Отымевши морально обласкаю орально
Мужская прическа её не красила, но она ей шла. Поэтому девушка её носила. А вместе с ней и носила мужские кепки, рубашки, футболки, а зачастую и ботинки. Это было удобно. Пусто не красиво, но комфортно. Комфорт она ценила больше, чем множество девушек её лет, согласных променять его на видимость. На красоту. На внимание и возможность сказать «Тут так холодно. Я замерзла. Одолжи мне свою рубашку, а?», а после этого сидеть и любоваться на торс парня, вдыхать его запах, греться от его тепла, которое ни к чему не обязывает. Но она предпочитала отдавать свои нагретые толстовки девушкам, чем принимать мужские или же женские.
А ещё её не красили глаза. Они не были уродливыми – нормального размера, с нормальными зрачками. Просто она их не красила. Когда она плакала, что впрочем, было редкостью, они краснели и опухали. А ещё они меняли цвет. Неконтролируемо. И это её тоже не красило. Совершенно. У неё не было длинных, пушистых или загнутых ресниц. Были самые обычные – короткие и прямые, белесые кончики которых, чуть приподнимались. Над глазами были брови. Угольно черные, широкие, ярко выделяющиеся на бледноватом лице. Они её тоже не красили, потому что мода велела иметь жирные, выщипанные брови-линии, которые девушка должна была рисовать и смывать. А ей не хотелось усложнять себе жизнь.
Её не красила богатая мимика и неуемная сдержанность. Она могла быть горячее солнца и холоднее льда. И все это в промежуток в одну минуту. Она умела сказать правильные вещи с независимым лицом, помочь человеку, держась так уверенно, что многие, даже старшие люди её уважали. В споре она умела уступать, промолчать, и дать человеку осознать свою ошибку, потому что прошли те времена, когда она запальчиво пыталась бы объяснить правоту. Доказать правоту. И это её тоже не красило.
По настоящему было только две вещи, которые её по-настоящему красили.
Слезы, которые она умело сдерживала, кусая губы или пальцы. Лишь потом, после где-то всхлипывая в одиночку, смотря на небо, или же обнимая любимую игрушку или подушку.
И своеобразные зарубки. Зарубки на память. Маленькие и большие.
Широкие и тонкие.
Длинные и короткие.
Глубокие и поверхностные.
Выделяющиеся и незаметные.
Кровоточащие или уже зажившие.
Новые или старые.
В прямых или узорах.
Эти зарубки скрывали широкие рукава мужской рубашки. Эти зарубки скрывали живые, яркие глаза, не показывающие никому ран. Эти зарубки скрывала широкая улыбка. Эти зарубки скрывала богатая мимика и неуместная сдержанность. Эти зарубки скрывали пересохшие слезы в глазах.
Эти зарубки скрывала Она. И мужская прическа её совсем не красила. Она ей только шла.
А ещё её не красили глаза. Они не были уродливыми – нормального размера, с нормальными зрачками. Просто она их не красила. Когда она плакала, что впрочем, было редкостью, они краснели и опухали. А ещё они меняли цвет. Неконтролируемо. И это её тоже не красило. Совершенно. У неё не было длинных, пушистых или загнутых ресниц. Были самые обычные – короткие и прямые, белесые кончики которых, чуть приподнимались. Над глазами были брови. Угольно черные, широкие, ярко выделяющиеся на бледноватом лице. Они её тоже не красили, потому что мода велела иметь жирные, выщипанные брови-линии, которые девушка должна была рисовать и смывать. А ей не хотелось усложнять себе жизнь.
Её не красила богатая мимика и неуемная сдержанность. Она могла быть горячее солнца и холоднее льда. И все это в промежуток в одну минуту. Она умела сказать правильные вещи с независимым лицом, помочь человеку, держась так уверенно, что многие, даже старшие люди её уважали. В споре она умела уступать, промолчать, и дать человеку осознать свою ошибку, потому что прошли те времена, когда она запальчиво пыталась бы объяснить правоту. Доказать правоту. И это её тоже не красило.
По настоящему было только две вещи, которые её по-настоящему красили.
Слезы, которые она умело сдерживала, кусая губы или пальцы. Лишь потом, после где-то всхлипывая в одиночку, смотря на небо, или же обнимая любимую игрушку или подушку.
И своеобразные зарубки. Зарубки на память. Маленькие и большие.
Широкие и тонкие.
Длинные и короткие.
Глубокие и поверхностные.
Выделяющиеся и незаметные.
Кровоточащие или уже зажившие.
Новые или старые.
В прямых или узорах.
Эти зарубки скрывали широкие рукава мужской рубашки. Эти зарубки скрывали живые, яркие глаза, не показывающие никому ран. Эти зарубки скрывала широкая улыбка. Эти зарубки скрывала богатая мимика и неуместная сдержанность. Эти зарубки скрывали пересохшие слезы в глазах.
Эти зарубки скрывала Она. И мужская прическа её совсем не красила. Она ей только шла.